Недавно Одесский национальный университет имени Мечникова отметил 155-летний юбилей. В честь этого события выпускник истфака университета Валерий ВАРЗАЦКИЙ подготовил серию очерков о преподавателях вуза. Первые два очерка были опубликованы в «Порто-франко» 20 февраля и 25 июня с. г. Герой третьего очерка — профессор кафедры истории Украины Анатолий БАЧИНСКИЙ.

Анатолий Диомидович — один из тех преподавателей, с которыми я был не только хорошо знаком, а очень плотно сотрудничал по каким-то направлениям учебной, научной, общественной жизни. Сотрудничество, как правило, приводит к установлению близких человеческих отношений, часто перерастающих в дружбу. Не могу приписывать себя к числу друзей такого неординарного человека, но благотворное влияние его непередаваемого обаяния, широкой натуры, острого ума имел честь испытывать на протяжении нескольких лет, будучи редактором факультетской стенной газеты «Историк». Беспартийный доцент многие годы курировал «Историк» от... партийной организации факультета?!

Никогда не забуду нашу первую встречу. Она произошла на вступительном экзамене, который он принимал вместе с И. В. Завьяловой. Его улыбка, доброжелательность, наводящие вопросы, утвердительные кивки головой позволили мне расслабиться и протараторить все, что я учил, читал, слышал, видел в кино. Лишь поставив «отлично», они с трудом остановили меня.

Что значит слово «счастье», я узнал в следующее мгновение. Как вышел из аудитории — не помню. Помню только коридор учебного корпуса, забитый абитуриентами. Все они казались мне светящимися и невидимыми. Я не видел лиц, не воспринимал разговоров, только осторожно отодвигал рукой встречных и, как пьяный, плыл в тёплой, ласковой реке счастья к выходу.

Приходить в себя начал от поцелуев и слез старшей сестры, ожидавшей меня на улице. Тогда же впервые в жизни почувствовал, что такое зависть. Увидел её в глазах некоторых абитуриентов. Они завидовали моему счастью.

И, наконец, во время зачисления, тоже впервые, ощутил горечь, боль и отчаяние несчастья. Для поступления на стационар не хватило одного балла... Взрослая жизнь оказалась до обидного простой схемой: после радости — неприятности.

Меня зачислили на заочное отделение, а через год перевели на стационар. Во время заочных сессий Бачинский замечал меня, интересовался делами, говорил, что надо переводиться на стационар. Он оказался единственным преподавателем, знавшим меня, и вполне объяснимо, что после перевода я подошел к нему поговорить о своих планах.

С 13 лет я мечтал стать дипломатом. Хорошо помню, как зародилась мечта, как планировал по годам карьеру, вплоть до должности посла. Мысли никому не доверял, даже матери. Да и что она могла мне посоветовать в дипломатических делах?! Вот я и нафантазировал себе, что закончу истфак, затем поступлю в Высшую дипломатическую школу (где-то вычитал о ней) и стану дипломатом.

Оглушительный удар иллюзиям нанес сосед по гостиничному номеру в «Пассаже», где я жил в первую заочную сессию морозным январем 1969 года. Едко высмеяв мою наивность, парень рассказал о МГИМО и о тех, кто там учится, о том, что перевестись туда простому смертному невозможно, а с высшим образованием туда не принимают. Что касается ВДШ (Высшая дипломатическая школа), то туда направляют партийных работников уровня не ниже первого секретаря райкома партии... Мои мечты явно превращались в прах. В мучительных сомнениях: «Что делать?» — летели месяцы. Я по-прежнему ни с кем не советовался, поставив перед собой цель: перевестись на стационар после летней сессии, а там будет видно.

Анатолий Диомидович слушал меня покусывая ногти, что, как я узнал позже, свидетельствовало о его интересе к вопросу. Когда я закончил, он улыбнулся и сказал: «Станешь дипломатом — привезешь мне из «загранки» чётки. Никак не могу избавиться от дурацкой привычки грызть ногти. Говорят, чётки помогают. Ну это я шучу. А что касается твоих проблем — я должен подумать. Подходи через неделю».

Ровно через неделю я вновь стоял у дверей кафедры истории Украины. Он вышел, приобнял меня за плечи и увлек за собой в пустую аудиторию. «Понимаешь, вопрос очень непростой и мне не хватает компетенции, чтобы давать тебе советы, то есть брать на себя ответственность за конечный результат», — сказал А. Д., потирая нос и приглаживая усы. — «Поэтому познакомлю тебя с доцентом кафедры истории КПСС Леоновым. В свое время он был директором Высшей дипломатической школы, и многое может тебе рассказать. Задавай ему любые вопросы, не стесняясь. Он мужик неплохой, если чем-то сможет помочь — поможет. Что касается партийности, то ты должен знать, что на истфаке стать членом КПСС очень сложно. Для этого надо или задницу лизать нужным людям или так проявить себя в общественной работе, чтобы у парткома не было никаких сомнений в отношении твоей кандидатуры. Если у тебя есть организаторские способности, то я бы мог предложить верное дело, через которое можно пробиться в «ЧЛЕНЫ», — выразительно, с лёгким сарказмом выговорил он последнее слово и вопросительно посмотрел на меня.

«Думаю, что да», — неуверенно ответил я.

«На факультете есть стенная газета «Историк». Выходит раз в месяц. Редакция испытывает сложности со сбором материалов. Возьми это на себя. И для тебя будет перспектива, и меня выручишь, потому что я в некотором роде несу ответственность за регулярность выпусков и качество газеты. По рукам?» — протянул руку.

«По рукам...» — не успев подумать, пожал руку я.

Так началось наше сотрудничество, длившееся более трех лет. Нельзя сказать, что работа была слишком обременительной, но и легким времяпрепровождением ее назвать нельзя. Особенно напряженно редакция работала в последнюю неделю перед выпуском. Последнюю ночь коротали в кабинете партбюро до утра.

Ах, эти ночи за столами партбюро!

Многое я отдал бы, чтобы вернуться в пленительный полумрак пустых коридоров истфака, в нашу хмельную молодость, в маленький кружок единомышленников и соратников, подобного которому я не встречал в жизни больше никогда.

Разумеется, то была многолетняя традиция с устоявшимся ритуалом. Набирали побольше «шипучки», «биомицина», «аллигатора», сигарет, плавленых сырков, кабачковой икры, рыбных консервов — с таким расчетом, чтобы хватило до утра, и творили. Творили в полном смысле слова, без кавычек и натяжек. Собственно, тогда впервые я понял смысл слов «коллективное творчество». Оно невозможно без генератора идей. У нас эту миссию артистично узурпировал Анатолий Диомидович, своей харизмой подавив в зародыше даже теоретические возможности проявлений конкуренции. Уникален опыт его «генераторства». С сигаретой в руке, похохатывая, он фланировал по кабинету, приятным баритоном рассказывая очередную забавную историю или анекдот. Рассказчик он был непревзойденный, мы отвлекались, время шло, газета не делалась. Наконец, оратор говорил, что неплохо бы и горло промочить. Молниеносно разливалось вино, звенели стаканы. С этого момента редакция, поймав вдохновение, трудилась слаженно и быстро. Генератор и цензор в одном лице излучал блаженство, милостиво со всеми соглашался и, рискуя качеством, вовсе не сдерживал финишный рывок. Он понимал силу мотивации в виде батареи недопитых бутылок, ждущих победителей. Впрочем, загадочным образом качество газеты от вина никогда не страдало, а доступ к напиткам был свободным и каждый мог этой свободой в любую минуту воспользоваться...

Но вот газета готова, прозвучал тост за благополучное завершение номера, закурили, спешить некуда. Теперь, перебивая друг друга, больше говорили студенты, а Анатолий Диомидович, показывая редкие прокуренные зубы, заразительно смеялся по поводу любой глупости, которую мы несли. Он обладал совершенно необходимым для застольных бесед качеством искусного продолжения заходящей в тупик темы или перевода разговора на другую, логически вытекающую из предыдущей. При этом в центре внимания оставался прежний рассказчик, хотя частенько он и не думал сказать то, что от его имени («Вот Витя правильно сказал... Продолжая мысль Лёни, я добавлю... Совершенно верно, Валера...») — декларировал он.

Знал множество стихов, всяких курьезных случаев из жизни исторических персонажей, песен. Петь начинал без просьб и предупреждений, от избытка чувств, любви к жизни и ко всем окружающим. Мы, как могли, подпевали ему. Песни через открытое окно партбюро летели в горсад и, как говорили знакомые, были слышны даже на Дерибасовской. Имели место пара случаев, когда по моей забывчивости «не прикормленные» вахтеры, дежурившие в ночную смену, «закладывали» нас за песни декану. Все заканчивалось легким испугом и «материнскими» увещеваниями декана. Не представляю, что бы было, если бы вахтеры оказались «политически зрелыми» и передали ей слова из белогвардейского репертуара А. Д.

Но в Москву мы вернемся,

И все будет, как встарь!

И в Кремле улыбнется

Православный наш царь!

«Эмигрантскую» мы особенно любили, а припев:

...И в дороге один я,

Передумаю вновь.

За кордоном Россия,

За кордоном любовь, —

горланили во всю мощь, повторяя по нескольку раз.

Анатолий Диомидович не был бунтарем, а тем более диссидентом. Думаю, что его страстное увлечение историей было реализацией яркого, сложного, романтичного внутреннего мира. Не случайно такие противоречивые фигуры, как Ярема Вишневецкий, Троцкий, Савинков, Котовский, Махно, Че Гевара, Мишка Япончик, Сонька Золотая ручка в его талантливой трактовке представали перед нами в ореоле героев, отчаянных смельчаков, людей однозначно симпатичных, которым хотелось подражать.

Он умел увлечь, вызвать интерес, привить свои увлечения другим. Под его влиянием я начал пробовать писать, увлекся поэзией, открыв для себя многих поэтов и выучив десятки стихов. От него я перенял умение слушать, работать в команде, не говорить банальностей, не пить с горя, ковыряться в архивах, ухаживать за женщинами, ценить дружбу, чувствовать Одессу, красиво курить, творчески подходить к делу, презирать жадность и глупость, опохмеляться пивком, держать слово.

Он сказал, что моя фамилия есть в реестрах польской гербовой шляхты — «гасконцев» Речи Посполитой. Можете представить, какой заряд позитивной энергии дала эта информация сельскому парню, которому романы Дюма заменяли Библию!

...Прошло 45 лет, как я закончил истфак. Дипломатом не стал, хотя шанс для меня Анатолий Диомидович создал, как и обещал. На четвертом курсе я стал кандидатом в члены КПСС. Чтобы поступить в МГИМО, надо было бросить истфак ...после четвертого курса. Долго мучился, не решаясь сказать о своей задумке маме, которая очень гордилась моими успехами, тянулась изо всех сил, чтобы содержать меня в городе.

Наконец решился, поехал в Доманёвку, и уж было начал разговор, как руки у мамы задрожали, глаза заморгали, по щекам потекли слезы. Стоя у плиты, она вытирала лицо грязным передником и, пытаясь взять себя в руки, шептала: «Ну, шо ж, ну, шо ж — тобi виднiше... Тiльки нашо ж це було скiльки мучиться... Шо ж тут осталось — один год... Та будеш мать дiплом, а тодi поступай куди хочеш... А там — як знаєш, тобi виднiше...».

И я не смог. Даже сейчас у меня наворачиваются слезы. Не дай Бог, случилась бы какая-то осечка — мать бы этого не пережила.

С Анатолием Диомидовичем я не прерывал отношения и после окончания учебы. Часто советовался с ним по житейским и научным вопросам. Жизнь то разделяла нас огромными расстояниями, то вновь сводила в Одессе. Помню, как при встречах он загорался, молодел и все норовил нагрянуть к кому-нибудь в гости. Потом вспоминал, что уже поздно, да и спиртное ему стало вредным, да и ехать то особо уже не к кому...

В моей памяти Анатолий Диомидович Бачинский остался, как очень близкий человек, как никто другой много сил вложивший в мое человеческое и профессиональное становление. Полагаю, что так могут сказать многие из выпускников истфака. Мы, историки, хорошо знаем, что большое видится на расстоянии. Масштабы личности Анатолия Диомидовича Бачинского для меня с каждым годом все укрупняются. Благодарю судьбу за знакомство с этим замечательным человеком.