Пандемия коронавируса поневоле заставила искать исторические аналогии. Самый близкий по времени и самый памятный — «одесская холера» 1970 года. Сегодня 40 «холерных» дней стали одной из одесских легенд...

Их оставалось только двое

Начну с личного.

Начало августа юбилейного (напомню, что в апреле 1970-го вся советская страна с гигантской помпой отпраздновала столетие В. И. Ульянова-Ленина, и весь этот год считался «ленинским) — едва ли не самый тревожный период в истории нашей семьи. По Одессе уже вовсю ползли слухи, что в связи с холерой город вот-вот закроют, а отец именно в это время гостил у родственников во Львовской области. Домашнего телефона у нас не было, адрес же родственников где-то затерялся. Наконец пришла телеграмма, что отец выезжает из Львова и должен быть дома 8 августа. Стоит ли говорить, что, едва проснувшись, мы с мамой и сестрой поочередно сменяли друг друга на балконе в тревожном ожидании; к тому времени город уже был официально закрыт. И только увидев знакомую фигуру, выдохнули: успел!

Потом отец рассказал, что, хотя на львовском вокзале висело объявление, что въезд в Одессу ограничен и туда будут пускать только тех, у кого имеется соответствующая прописка, но билеты сдавали единицы. Ему билет достался практически случайно; кто-то сдал его буквально за пару минут, как подошла отцовская очередь. Однако в поезде по мере приближения к пункту назначения и увеличивающегося в связи с этим потока информации, ряды пассажиров редели. Самых «стойких» неодесситов сняли с поезда в районе станции Раздельная, после чего на весь вагон осталось всего-навсего двое. Вторым, кроме отца, оказался профессор Михаил Мелешкин, который ехал принимать бразды правления Южным отделением Академии Наук УССР. (Впоследствии более десяти лет я проработал в одной организации с его милейшей супругой).

Иногда полезно верить слухам

Открутим «пленку времени» немного назад.

Слухи о возможной эпидемии холеры курсировали по городу еще в июле. Им и верили и не верили. Толком ничего не могли сказать даже медики. Что такое холера, в Одессе, как и во всей европейской части Союза, к тому времени успели забыть. Внезапную ее вспышку в Средней Азии в 1965 году объяснили «импортом» из Афганистана, а поскольку дальше эпидемия не продвинулась, то медицинское начальство успокоилось. И зря. Ибо летом, как теперь понятно, все предпосылки холеры были налицо. Особенно в Одессе, где к своему без малого миллиону жителей в каникулярно-отпускное время добавлялось еще минимум столько же. Вся эта масса дружно устремлялась на пляжи, которые отнюдь не баловали отдыхающих обилием удобств.

Говорить о чистоте возле водоемов можно было, только очень сильно зажмурив глаза. Редкие фонтанчики со слабенькими струйками никак не могли удовлетворить потребность пляжников в воде, так что желудки сплошь и рядом наполнялись немытыми продуктами. О том же, чтобы мыть руки перед едой, и речи не шло. Ко всему прочему, лето 1970-го было жарким, что накаляло атмосферу в прямом и переносном смысле. Вполне возможно, что прислушайся высшее руководство страны к предостережениям эпидемиологов, холеры удалось бы избежать, но кто бы в ту пору, включая самого партийного лидера Л. И. Брежнева, рискнул бы пойти на такой шаг, признав провал отечественной медицины?!

А коль не было позывов от «высших эшелонов», то и граждане относились к слухам довольно-таки беспечно. Хотя все же были исключения. Молодой в ту пору режиссер Михаил Левитин летом 1970-го ставил в родном городе спектакль по миниатюрам Жванецкого.

— Шли по городу слухи об эпидемии кишечно-желудочных заболеваний, и я страшно испугался умереть раньше времени, — вспоминал после ныне народный артист России, многолетний руководитель московского театра «Эрмитаж». — Я смотрел на безупречно выглядящих Карцева и Ильченко и безумно жалел себя. Я слушал самый смешной из всех возможных текстов, смотрел на самых смешных артистов... глазами, полными слез. Ребята интеллигентно оценили мою панику и отпустили восвояси, договорившись, что скоро приедут репетировать в Москву...

Но таких мнительных (или все-таки умных?) было крайне мало. Транспорт, направлявшийся в Одессу — от самолетов до автобусов, — был забит «под завязку», и даже когда уже объявили, что город закрыт, далеко не все поверили этой новости.

Все на борьбу с «Эль-Тором»

Тем более, что еще в конце июля беды вроде бы ничего не предвещало. Как обычно летом город был наводнен «понаехавшими» — кто — по путевкам, а большей частью — «дикарями». К 890 тысячам «аборигенов» в тот момент прибавилось около 300 тысяч «гостей города». На пляжах, что называется, яблоку негде было упасть, при этом мало кто утруждал себя уборкой мусора и отходов; антисанитария была, увы, делом привычным.

Все изменилось 3 августа.

Сорок лет спустя Вилен Степула, профессор и заслуженный врач Украины, рассказал автору этих строк, как волею судьбы оказался в эпицентре событий. В то время он руководил городской инфекционной больницей, куда доставили 56-летнего Федора Лютикова, сторожа совхоза им. Кирова, с подозрением на острый энтероколит (одновременное воспаление тонкой и толстой кишки). Пациента поместили в отдельный блок, начали проводить необходимые анализы. Больной утверждал, что отравился копченой рыбой, но вовремя не придал этому значения, так что в больницу его привезли уже в запущенном состоянии. Несмотря на все усилия врачей, через 12 часов он скончался. По всем показаниям выходило — от холеры. Конкретно — от вибриона «Эль Тор».

Около полуночи, как только подозрения подтвердились, В. Степула доложил о случившемся первому секретарю обкома партии Павлу Козырю. Сразу же были подняты на ноги все службы, прежде всего медики и правоохранители. В Одессу срочно прилетел главный санитарный врач УССР Марк Мельник. О холере доложили лично главе республики — первому секретарю ЦК КПУ Петру Шелесту, и он распорядился: всем структурам выполнять то, что велят врачи.

— Милиция к утру полностью окружила нашу больницу, — вспоминал Вилен Васильевич. — Выходить никому не позволяли. Возникла сложная ситуация. Когда был закрыт выход, дежурила ночная смена, а это всего лишь треть от штатного персонала. Новая смена, когда узнала, что придется постоянно находиться в больнице, отказалась туда заходить. Пришлось провести разъяснительную беседу, а кое-кого даже уволить. Конечно, я прекрасно понимал отказавшихся сотрудников, тем более женщин с детьми. Но какой был иной выход?!

4 августа развернули госпитали для больных и подозреваемых, а также изолятор для контактировавших с ними. Туда поместили родных умершего и тех, кто общался с ним в последние дни, а его дом был окружен нарядом милиции. В районе проживания Ф. Лютикова бригада врачей-инфекционистов провела обходы дворов. Всего было развернуто 29 госпиталей и изоляторов на 6 тысяч мест. С 5 августа они начали заполняться пациентами. 6 августа Эль Тор был обнаружен в морской воде популярного пляжа Лузановка. В тот же день областная чрезвычайная противоэпидемическая комиссия (ЧПК) ввела ограничения на выезд из Одессы, однако вокзал и аэропорт продолжали функционировать. В городе началась паника. У всех на слуху было слово «холера», и только в официально доступных народу публикациях и радио-телепередачах речь шла об «острых кишечных заболеваниях».

«Цыгане шумною толпою...»

В этот период в Одессе гастролировал московский цыганский театр «Ромен». Существует легенда, будто коллектив театра в полном составе явился в областной комитет партии и расселся на полу второго этажа, возле кабинета первого секретаря, требуя немедленной отправки в Москву. И якобы в порядке исключения их выпустили из города. На самом деле все было несколько не так. В паническом состоянии некоторые артисты, презрев ограничения на выезд, попытались самостоятельно выбраться из города, но были задержаны и возвращены назад.

Тогда, как рассказывает Петр Беленко, чей отец организовывал через общество «Знание» творческие вечера художественного руководителя театра Николая Сличенко, «главный цыган СССР» добился приема у первого секретаря обкома партии П. Козыря и категорически потребовал срочно вывезти коллектив из Одессы, упирая на то, что его театр — единственный в мире (что правда). Успокоить разбушевавшегося корифея удалось только при помощи министра культуры СССР Е. Фурцевой. Екатерина Алексеевна по телефону жестко отчитала народного любимца, предупредив, что если он не наведет порядок в своем коллективе, то театр перестанет быть «единственным», ибо просто перестанет быть. Угроза подействовала, и весь «Ромен» отправили на одно из суден Черноморского морского пароходства (ЧМП), которое вывели на рейд и поставили на недельную обсервацию (карантин). Мой знакомый киевлянин, оказавшийся на этом судне, рассказывал, что там же проходил обсервацию еще один народный артист — Михаил Водяной, который вместе с супругой Маргаритой Деминой должен был выехать для проведения творческих вечеров. Как признался мой знакомый, это была самая веселая неделя в его жизни.

Хотя веселого, конечно, было мало.

Не город, а сплошная обсервация

8 августа наконец официально был объявлен карантин, после чего все дома отдыха, санатории, пионерские лагеря, общежития превратились в обсервационные пункты. Всего было развернуто около 200 обсерваторов более чем на 65 тысяч мест.

Один из таких пунктов находился в общежитии Одесского института народного хозяйства, где в ту пору учился автор этих строк. Нас, студентов-одесситов, направили туда дежурить. Три недели подряд по шесть часов ежедневно, сменяя друг друга, вышагивали мы вокруг «общаги», следя за тем, чтобы ее обитатели не входили в непосредственный контакт со своими родственниками и знакомыми. Занятие утомительное и малоприятное (народ так и норовил прорваться к окнам, так что постоянно приходилось вступать в перепалку), но грела мысль о том, что зато не придется ехать в колхоз — в отличие от наших иногородних коллег.

В качестве обсерваторов использовали даже железнодорожные вагоны. Заслуженный врач Украины Анатолий Шубин в это время работал во врачебно-санитарной службе Одесской железной дороги.

— Когда город закрыли, — вспоминает он, — пришлось прямо в пути остановить все вышедшие из Одессы поезда, чтобы не выпустить из вида никого из потенциальных больных.

Были задержаны 17 составов, после тотальной проверки пять человек отправили в больницу с подозрением на холеру. А теперь представьте себе картину: десятки вагонов, застывших, что называется, в чистом поле, с тысячами пассажиров, включая детей грудного возраста. Всех их следовало обеспечить питанием, водой, медицинской помощью и т. п. Анатолий Дмитриевич признается, что работать было очень тяжело, ибо подобного опыта ни у кого не было, многому учились на ходу.

К тому же ситуацию осложнил дикий ливень 12 августа: тогда за сутки выпала трехмесячная норма осадков, дождь частично затопил 97 домов и залил канализационную систему, что способствовало распространению холеры.

«Чистка» по команде Жукова

Когда стало очевидно, что только своими силами с бедой не справиться, в помощь одесситам прислали «московский десант» — группу специалистов во главе с академиком Николаем Жуковым-Вережниковым, ведущим микробиологом и иммунологом, автором методов профилактики чумы и холеры.

— Как только приехал Жуков-Вережников, — рассказывал В. Степула, — мы сразу почувствовали себя увереннее. Мы же многого не знали. Вот простой пример. По инструкции, медики на холере должны были работать в защитных костюмах. И сперва весь персонал одели в противочумные костюмы. А на дворе — жара, дышать невозможно, тем более, что-то делать. Мы дали команду снять их. Тут запротестовал наш главный эпидемиолог, велел снова надеть. Но Жуков-Вережников поддержал нас, сказал, что главное — обеспечить чистоту.

Не могу удержаться от короткой переброски в наши дни. В одном из российских изданий я прочел жалобы врачей краевой больницы Краснодара на то, что им сейчас приходится работать в неудобных противочумных костюмах, из-за чего намного сложнее проводить сложные операции, в том числе беременным женщинам. Нет на них начальства Жукова-Вережникова!

— Это была крупная личность, — признавал В. Степула, — мирового уровня. Он был прислан к нам главным консультантом, и все его распоряжения выполнялись беспрекословно. Но держал себя академик просто, спокойно, выдержанно. Подавал пример, как следует работать — без излишней суеты, но тщательно, внимательно относясь даже к мелочам.

Особое внимание уделялось чистоте. Улицы убирались с невиданной доселе тщательностью, столь же тщательно проверялись продукты в магазинах, столовых, на рынках. По официальным данным, в городе было очищено 1900 дворов, 300 подвалов, вывезено на свалку свыше 3210 тонн разного мусора. Как говорится, нет худа без добра: кто знает, когда бы у местных властей дошли руки до столь тотальной чистки!

«В городе стало так чисто, что можно было лежать на асфальте», — иронически вспоминал о том времени Михаил Жванецкий.

(Окончание следует.)