Москва. ЦДЛ. Выступление К. Г. Паустовского на вечере, посвященном И. А. Бунину. 50-е годы

Существует несколько поводов рассматривать имена этих писателей рядом. Современное литературоведение обращается к вопросам общности эстетического начала в творчестве писателей, содержания и поэтики их произведений, проблемам стиля, жанра, композиции, языка. Иные ученые говорят о сходстве их мировоззрения. Другие делают акцент на принадлежности Паустовского к школе Бунина в описаниях природы.

Мое первое знакомство с Иваном Алексеевичем Буниным как писателем состоялось в конце 50-х годов. Тогда он был возвращен на вынужденно покинутую им родину пятитомным собранием его сочинений — приложением к журналу «Огонек».

«Ранняя проза И. А. Бунина» — так называлась тема моей дипломной работы на филологическом факультете Одесского университета им. И. И. Мечникова в 1966 году. К тому времени уже вышел первый том 9-томного собрания его сочинений с предисловием А. Твардовского.

Я с особым интересом работала с источниками, хотя вначале немного сожалела, что из предложенного списка тем мне не достался Паустовский. Сегодня, с вершины времени, задаю себе вопрос: разве я могла тогда предполагать, что в далеком 1993 году я стану научным секретарем Товарищества «Мир Паустовского», созданного при Литературном музее, а затем и старшим научным сотрудником музея К. Г. Паустовского?

С тех пор я вошла в жизнь большого писателя, и уже продолжаются в моей жизни книги Паустовского и музей его имени, в котором — его дух и Одесса. Есть место и для Ивана Алексеевича Бунина.

Фотография Бунина с обложки книги «Окаянные дни» с автографом автора «Лето 1918 г., после бегства из Москвы, под Одессой» занимает важное место в экспозиционном зале, посвященном главной книге Паустовского об Одессе начала 20-х годов — «Время больших ожиданий». Здесь для посетителей мы раскрываем те грани творчества и судьбы строгого реалиста Бунина и романтика Паустовского, которые сошлись в одной плоскости и оставили мировой культуре бесценное литературное наследие.

Наш город в жизни и творчестве двух этих писателей — одна из тех сторон общности, которую исследуют научные сотрудники музея. Мы говорим о Паустовском как о человеке и художнике слова, который был во всем поэтом. Но поэтом прозы стал с благословения Бунина. Еще в гимназии он зачитывался Буниным. В апреле 1916 года впервые посетил Ефремов и Елец — места, сохранившие тайны детства и юношеских увлечений Бунина, где испытал пронзительное чувство сопричастности. У Паустовского с ними связаны разные события жизни — простые будничные, воодушевляющие и печальные.

В феврале 1917 года начинающий литератор, еще сам не определивший свой путь в литературе, утвердился в решении послать на суд свои стихи Бунину, не надеясь, что писатель ответит. Но он ответил:

«...мне кажется, Ваш удел, Ваша настоящая поэзия... в прозе. Именно здесь, если Вы сумеете проявить достаточно упорства, уверен, сумеете достичь чего-нибудь значительного».

Открытка Бунина, строго и критично относящегося к литературе вообще и к молодым писателям, в частности, стала импульсом к творческому самоопределению Константина Паустовского. По свидетельству его сына, Вадима Константиновича, именно Бунин «все перевернул» в творческой судьбе Паустовского.

При жизни Паустовский и Бунин встретились всего два раза, но ни диалога между ними, ни тем более упоминания о когда-то посланных стихах и отзыве на них не было. Первая встреча произошла вскоре после отправленного Бунину письма. О ней Паустовский сообщил в письме к жене от 16 февраля 1917 года. Это была «Лекция о русском писателе» в Москве, в которой принимал участие И. Бунин наряду с А. Ахматовой, И. Шмелевым и другими.

Бунина описывает Паустовский так: «По-английски строг, изыскан..., с глухим голосом и легким хохлацким акцентом. Бунин спокойный, тонкий, задушевный — чеканил свои стихи и волновал».

Вторая встреча состоялась в 1919 г., в Одессе, упомянутая Паустовским в главе «Последняя шрапнель» повести «Начало неведомого века». Константин Георгиевич тогда работал корректором в редакции газеты «Современное слово», и «однажды в редакцию пришел Бунин». Он был обеспокоен и хотел узнать, что происходит на фронте. «Уже в то время Бунин был для меня классиком, — пишет Паустовский. — Я знал наизусть многие его стихи и даже отдельные отрывки из прозы. Но выше всего по горечи, по страданию и безошибочному языку я считал маленький рассказ — всего в две-три страницы — под названием «Илья Пророк». Поэтому сейчас я боялся сказать при нем хотя бы слово. Мне было просто страшно. Я опустил голову, слушал его глухой голос и только изредка взглядывал на него, боясь встретиться с ним глазами».

Спустя годы, в 1947-м, на адрес журнала «Вокруг света» пришло письмо от писателя-эмигранта из Франции — отзыв на опубликованный там ранее рассказ К. Г. Паустовского «Корчма на Брагинке» (глава повести «Далекие годы»). Послание было обращено Паустовскому, но поскольку адреса его Бунин не знал, то написал прямо в редакцию.

Текст открытки был следующий: «Дорогой собрат! Я прочел Ваш рассказ «Корчма на Брагинке» и хочу Вам сказать о той редкой радости, которую испытал я: если исключить последнюю фразу этого рассказа («Под занавес»), он принадлежит к наилучшим рассказам русской литературы. Привет, всего доброго! Иван Бунин».

Так, через 30 лет после первого напутственного слова, сказанного неизвестному молодому поэту, Бунин признал его «собратом», то есть равным себе. И это подчеркивает тот легкий и доброжелательный тон, в котором написана открытка, тон, в котором он говорит и прощается. (Открытка хранится у наследника К. Г. Паустовского П. С. Навашина).

Фото И. А. Бунина из кабинета К. Г. Паустовского в квартире дома на Котельнической набережнойФото И. А. Бунина из кабинета К. Г. Паустовского в квартире дома на Котельнической набережной

Рассказ «Корчма на Брагинке» — это пример прозы, написанной с той силой и строгостью, которую более всего ценил Паустовский, будучи уже состоявшимся писателем.

Иван Алексеевич Бунин, обычно ядовитый в оценках, в последние годы жизни читал Паустовского вслух знакомым, восхищаясь и вряд ли вспоминая имя юноши, некогда приславшего ему неопубликованные стихи. Завидная писательская судьба?

И еще один факт. Писатель Дм. Кобяков длительное время жил в Париже и часто встречался там с Буниным. В зарисовке «Последнее свидание» он отмечает, что однажды эмигрант Рощин, в разговоре о советской литературе, сказал Бунину: «Удивительная вещь «Жизнь Арсеньева»! Вас только с Паустовским можно сравнить!». Бунин задумался, потом нехотя проговорил:

— Многое можно простить, если у них существуют такие писатели, как Паустовский!

Много строк у К. Г. Паустовского было посвящено Бунину. Он цитировал любимого писателя в «Дыме Отечества», «Живом и мертвом слове», «Амфоре» и чаще всего в «Повести о жизни». В «Золотую розу» включена глава «Иван Бунин» — речь, произнесенная Паустовским на юбилее Бунина в Литературном музее в Москве в 1955 году.

А в 1961 году обширная статья под таким же названием открывает однотомник повестей, рассказов, воспоминаний Бунина, изданный в Москве.

Паустовский завершил статью стихотворением поэта, которое назвал подлинным шедевром:

И цветы, и шмели, и трава, и колосья,

И лазурь, и полуденный зной...

Срок настанет —

Господь сына блудного спросит:

«Был ли счастлив ты в жизни земной?»

И забуду я все — вспомню только вот эти

Полевые пути меж колосьев и трав.

И от сладостных слез не успею ответить,

К милосердным Коленам припав.

Отклик на статью находим в письме Веры Николаевны Муромцевой-Буниной литературоведу Павлу Вячеславову, составителю и автору комментариев 5-томного собрания сочинений Бунина.

Успешной работе при подготовке этого издания способствовали материалы, присланные ею из Франции. В его архиве имеются 25 писем Веры Николаевны. В одном из них она пишет: «Спасибо, спасибо Вам за письмо и за интереснейшую статью Паустовского, которую я прочла внимательно и с живым интересом. Считаю, что она приоткрыла мне и самого Константина Георгиевича. У него очень оригинальный подход к любимому писателю. С юности он уже хочет узнать, где проходила жизнь Бунина. Значит, ему хотелось представить то, что питало душу молодого писателя. Вторая часть о творчестве тоже полна оригинальных мыслей и чувств.

Тонко объяснена запись Ивана Алексеевича «Начинается пора прелестных облаков» ... Верно сказано о тайне внутренней мелодии стихов и прозы. Мне, да и не только мне, а и другим близким Иван Алексеевич говорил, как найти звук каждой вещи».

Из того множества общего в творчестве Бунина и Паустовского отмечу то, что итоговыми для того и другого стали произведения в значительной мере автобиографичные, где талант писателей нашел наивысшее выражение. У Бунина это «Жизнь Арсеньева», у Паустовского — «Повесть о жизни». О «Жизни Арсеньева» Паустовский писал: «Это не автобиография. Это — слиток из многих земных горестей, очарований, размышлений и радостей. Это — удивительный свод событий одной человеческой жизни, скитаний, стран, городов, морей, но среди этого многообразия земли на первом месте всегда наша Средняя Россия».

То же можно сказать о повести Паустовского.

Еще одна сторона художественного творчества, которая объединяет писателей — это новеллистика. Как известно, Бунин уже современниками считался непревзойденным новеллистом. Паустовский приходит к такой же кристально чистой, лирично-музыкальной прозе, какая отличала Бунина от многих собратьев по перу. Такие произведения, как «Снег», «Дождливый рассвет», «Телеграмма», стали неповторимыми образцами русской новеллы.

А еще особое внимание к людям искусства, благодаря своему дарованию, навсегда выделившимся из толпы, к их жизни, образу мышления, творчеству, прослеживается в прозе Бунина и Паустовского. Они оба убеждены, что живописец — хороший учитель для писателя. Это люди с почти одинаковым видением мира. Для Бунина такими «учителями» стали одесский живописец П. Нилус и члены Товарищества южнорусских художников. Для Паустовского своеобразным «прозрением» стала живопись И. Левитана, повлияли «личные встречи с другими художниками, рекомендовавшими молодому литератору «работать над зрением».

В рассказах Бунина разных годов «Безумный художник», «Муза», «Галя Ганская», «Второй кофейник» угадываются черты реальных художников, с которыми он был знаком лично, — П. Ганского, Е. Буковецкого, П. Нилуса, К. Костанди, В. Заузе. В прозе Паустовского герои — часто реальные художники: Орест Кипренский, Исаак Левитан, Нико Пиросманишвили.

В их произведениях они часто предстают не только как профессионалы. Авторы раскрывают также и их «человеческую» сторону: привычки, друзья, любовь к женщине. В последнем писатели едины: бунинская концепция трагической или несчастливой любви близка Паустовскому. В его повестях одному из художников жена не отвечает взаимным чувством, у другого — не сложились отношения с любимой, третьему — трудную жизнь не облегчила любовь женщины.

Ранней осенью 1959 года Паустовский получил письмо из Ленинграда, отпечатанное на старинной машинке. Мог ли он предположить, что с этой минуты в его жизнь входит то, «чего уже не ожидало сердце». Писателю 67 лет, его милому адресату, заочному другу, Елизавете Аркадьевне Лыжиной — 27. Коренная ленинградка, выросшая в семье солистов оперного театра, молодая жена и мать маленького сына, не лишенная вокального и писательского таланта, с ошеломившей ее неожиданностью становится героиней сюжета, словно бы рожденного под пером любимого писателя. Впрочем, во многом это так и есть.

«Мне кажется, что я смогу написать еще несколько хороших книг. И сознание даже отдаленного Вашего присутствия в этой жизни очень мне поможет», — говорит Паустовский в письме, уже далеко не первом.

Процитирую его письмо от 13 декабря 1960 года:

«Леля, милая... Хочу рассказать Вам об одном странном совпадении. В начале будущего года выходит сборник еще не известных у нас рассказов Бунина. Я буду писать к этому сборнику вступительную статью. И вот сегодня мне прислали из издательства весь этот сборник в рукописи, и среди рассказов я увидел один, называется он «Неизвестный друг». С первых же слов рассказа у меня как бы оборвалось сердце. Это рассказ о переписке молодой женщины со старым писателем о непонятно как возникшей любви, хотя она его не видела ни разу в жизни, о печальном конце этой любви.

Писала только женщина, а писатель молчал. Очевидно, это подлинный случай из жизни Бунина.

Я читал этот рассказ с глухим, мучительным волнением и не мог избавиться от ощущения, что рассказ этот написан в какой-то мере о нас. Вот отрывки из писем женщины (весь рассказ состоит из ее писем). Она эмигрантка, русская, замужем за иностранцем и живет на западном побережье Ирландии.

«Вчера под ужасным дождем — у нас вечный дождь- ездила в город, случайно купила Вашу книгу и читала ее, не отрываясь, на обратном пути на виллу, где мы живем круглый год из-за моего слабого здоровья. От дождя, от туч было почти темно, цветы и зелень в садах были необыкновенно ярки, пустой трамвай шел быстро, кидая фиолетовые вспышки, а я читала, читала и, неизвестно почему, чувствовала себя почти мучительно счастливой».

Я еще под впечатлением чего-то непонятного, но прекрасного, чем я обязана Вам. Объясните, что это такое, это чувство? И что вообще испытывают люди, подвергаясь воздействию искусства? Очарования от человеческого умения, силы? Желание личного счастья — оно всегда живет в нас и особенно оживает под влиянием музыки, стихов, какого-нибудь образного воспоминания. Или это радость от ощущения божественной прелести человеческой души, которую открывают нам немногие, напоминающие, что она все-таки есть, эта божественная прелесть.

Я написала Вам в силу потребности разделить с Вами то волнение, которое произвел на меня Ваш талант, действующий как печальная, но возвышенная музыка. Зачем это нужно — разделить? Я не знаю, да и Вы не знаете, но мы оба хорошо знаем, что эта потребность человеческого сердца неискоренима, что без этого нет жизни и что в этом какая-то великая тайна».

Как много похожего, Леля! Даже дожди, приморская сырость, осенняя ночная темнота.

Мне кажется, что никто не написал так точно о действии искусства на человека, как Бунин, в этом рассказе. С полной ясностью здесь сказано, что настоящая литература — это колдовство, величайшее счастье и величайшая боль.

...Каждая моя мысль о Вас, родная девочка, пронизана величайшим счастьем и величайшей болью. Женщина из рассказа Бунина не встретилась с ним. У нас же случилось иначе. Несмотря на очень верные и горькие бунинские слова о том, что при встрече он, писатель, неизбежно был бы для нее чуть-чуть хуже, я встретился с Вами. И боялся этой встречи, потому что знал, что Вы думаете обо мне гораздо лучше, чем я есть на самом деле. Я боялся этого и потому написал Вам о неизбежности Вашего разочарования. Вы мне ответили, что «никакого разочарования быть не может». Это было в апреле 1960 года. После этого я приехал. И, как видите, не скоро — я долго еще колебался.

...Несмотря на многие тяжести, моя жизнь подошла к небывалому, почти невозможному счастью, к чуду. С тех пор я не перестаю благодарить судьбу за то, что встретил и хоть немного узнал Вас. Мне все это кажется незаслуженным счастьем. В это трудно сразу поверить...».

Работая в Петербурге в ноябре 1960 года в гостинице «Европейская» над «Золотой розой», Константин Георгиевич пишет Елизавете Аркадьевне: «Я думаю о фантастической книге, книге о жизни, какой бы она могла быть, если бы я строил ее по своим желаниям... Я пишу во внутреннем посвящении Блоку, Пастернаку и Вам...». Ряд, в который он поставил ее: Блок, Пастернак и она... Добавить большего и более значимого — невозможно...

Созвучны и в еще одном судьбы обоих писателей-современников, невольно оказавшихся в нашем городе, откуда один из них навсегда покинул Россию. Они занимают прочное место в интеллектуальных запросах и памяти одесских читателей. Их именами названы наши улицы, им установлены памятники и памятные знаки на Аллее Звезд в одном ряду с именами гениев места — одесситами, есть и музеи.

Не могу не упомянуть, что в 1995 году, в год 50-летия Победы в Великой Отечественной войне, я добилась награждения писателя К. Г. Паустовского, военного корреспондента ТАСС на Южном фронте, медалью «За оборону Одессы» (посмертно). По моему настоянию ее вручили на хранение сыну писателя, приехавшему из Москвы, в день рождения И. А. Бунина.