Недавно я поспорил со своим приятелем, как поступать в сложных обстоятельствах — по совести или по закону, — если закон не отвечает твоим убеждениям. Говорят, в споре рождается истина. До истины мы не добрались, но этот спор напомнил мне одну историю, о которой я хочу рассказать.

После развала Советского Союза и уничтожения Черноморского пароходства, на судах которого я проработал много лет, я уехал на несколько лет в Германию. Получив шенгенскую визу, я мог побывать в любой европейской стране. Но первой выбрал Францию.

Жил я в небольшом немецком городке, от которого до Франции была одна ночь пути. Сев вечером в автобус, утром я уже был в Париже. Автобус остановился на площади Трокадеро напротив Эйфелевой башни. Выпив в ближайшем кафе чашечку парижского кофе, я на метро добрался до Лувра, где мечтал побывать всю жизнь.

Плавая на судах ЧМП, я много раз бывал в портах Франции — Марселе, Гавре, Дюнкерке, Руане. Но съездить в Париж в советские времена нам, морякам, было невозможно. И вот я здесь…

Многие шедевры Лувра, этого знаменитого музея, я знал по репродукциям, которые наравне с шедеврами Эрмитажа и Третьяковской галереи печатались в популярном советском журнале «Огонек». Но одно дело репродукции, а другое — когда стоишь перед оригиналом полюбившейся картины, которая словно оживает на твоих глазах.

Правда, к «Моне Лизе» Леонардо да Винчи, с ее загадочной улыбкой, которая свыше пятисот лет волнует ее почитателей, подойти сразу было нельзя. К ней стояла очередь. Ну, а потом были «Свобода на баррикадах» Делакруа, «Коронация Наполеона» Давида, изумительные картины Эль Греко и грандиозное полотно Теодора Жерико «Плот «Медузы», от которого я, как моряк, долго не мог отойти.

Картина «Плот «Медузы» была написана художником в 1819 году. Сюжетом послужила катастрофа французского фрегата «Медуза», севшего на мель у берегов Африки. На борту, помимо команды, были пассажиры. Спасательных шлюпок на всех не хватало. И команда фрегата соорудила плот, на который высадилась часть матросов и пассажиры. Расчет был на то, что плот течением прибьет к берегу, но его унесло в океан. Провизии и питьевой воды было мало. И это усугубило трагедию. Кроме того, разыгравшимся штормом часть людей смыло с плота. Оставшиеся на нем люди, сходя с ума от безысходности, набрасывались друг на друга и даже поедали тела умерших.

Все это мне напомнило аналогичную картину, которую я видел у берегов Вьетнама. В течение долгих одиннадцати лет, пока во Вьетнаме шла война между Северным коммунистическим Вьетнамом и Южным капиталистическим, с 1964-го по 1975 годы, суда ЧМП постоянно ходили в единственный порт Северного Вьетнама — Хайфон. Советский Союз, поддерживая правительство Северного Вьетнама во главе с его вождем Хо Ши Мином, доставлял в Хайфон продовольствие, оружие, медикаменты. Южный капиталистический Вьетнам поддерживали США. Американские самолеты безжалостно бомбили города Северного Вьетнама и сжигали напалмом целые деревни вместе с людьми.

Все эти годы, плавая старшим механиком на теплоходе «Аркадий Гайдар», я постоянно бывал в Хайфоне и видел все ужасы, которые переживал северовьетнамский народ. И вот однажды в одном из таких рейсов мы встретили в открытом море полузатопленное суденышко с заглохшим мотором, на котором увидели несколько десятков человек — женщин, стариков, детей. Завидев наше судно, несколько человек стали подавать нам знаки, прося о помощи. Остальные были неподвижны, словно мертвецы.

В том рейсе капитаном нашего теплохода был Павел Карпович Горобец, подменивший ушедшего в отпуск штатного капитана Виктора Алексеевича Бовжученко.

В 1949 году китайский остров Тайвань объявил о своей независимости от коммунистического Китая. Президент Тайваня генералиссимус Чан Кайши заключил договор о дружбе и военном союзе с США.

В 1954 году Павел Карпович был вторым помощником капитана на танкере «Туапсе», захваченном в Тайваньском проливе чанкайшистами. «Холодная война» между США и СССР была в разгаре. И операция по захвату советского танкера чанкайшистами была проведена под эгидой американцев.

Экипаж танкера во главе с капитаном Калининым провел полтора года в тюрьме на острове Тайвань. Моряков содержали в нечеловеческих условиях, подвергая пыткам и издевательствам, склоняя к измене родине. Шесть человек из экипажа, не выдержав пыток, подписали заявление о предоставлении им в США политического убежища. Судьбы их были печальны. Остальные моряки, в том числе и Павел Карпович, проявив несгибаемую волю и мужество, вернулись на родину.

И вот теперь, встретив в открытом море это полузатопленное суденышко с несчастными людьми, Павел Карпович приказал старпому спустить моторный бот и взять этих людей к нам на борт.

Тут нужно сказать, что, спасаясь от ужасной войны, которая велась американцами на территории Северного Вьетнама, оттуда в Южный Вьетнам бежало немало людей. И советским капитанам предписывалось ни в коем случае не оказывать таким беглецам никакой помощи. Однако капитан Горобец, переживший на Тайване не только издевательства, но и муки голода, посочувствовал этим людям и взял их на борт, приказав судовому врачу оказать им посильную медицинскую помощь. Везти их назад в Хайфон, куда мы шли, — означало верный расстрел за измену родине. И капитан развернул теплоход в сторону Сайгона — главного порта Южного Вьетнама.

Наш помполит, увидев куда поворачивает капитан, закричал: «Что вы делаете? Вы же потеряете свою капитанскую должность!». «Но не совесть!» — резко ответил Павел Карпович и передвинул рукоятку машинного телеграфа на «полный вперед».

Порт Сайгон находился на реке, носившей такое же название. Подойдя к устью реки. Капитан связался с южновьетнамскими властями и попросил снять с нашего борта спасенных людей.

К моменту нашего прихода к устью реки Сайгон многие из них с помощью нашего врача и поварихи уже пришли в себя.

Вскоре после того, как мы стали на якорь у входа в реку, к нам подошли южновьетнамское военное судно и большая самоходная баржа, на которую и были пересажены спасенные нашим капитаном люди.

Ну, а по возвращении в Одессу каждый из членов нашего экипажа имел беседы с представителями КГБ. Что же касается самого капитана, то с ним, очевидно, велись «особые» беседы, но на должности он остался.

Вот, что мне напомнила картина в Лувре. И я до сих пор задаюсь вопросом: как в сложных житейских обстоятельствах поступать — по совести или по закону?