«Большинство ЖЭКов, б...дь, в нашем районе работают неэффективно. Мы все это, б...дь, видим и к этому давно привыкли. Конечно, домовое управление — это лучший вариант, но к нему следует подходить взвешенно и осторожно. Простая, б...дь, замена вывески ЖЭКа на ОСМД не решит проблемы нашей жилищно-коммунальной сферы...».

Тихий двор в спальном районе. Древняя агитплощадка совдеповских времен. На сцене молодой кандидат-мажоритарщик докладывает жителям микрорайона свою предвыборную программу. Слева от оратора чернеет дорогой внедорожник, внизу на скамейках расположились несколько старушек. Доверительная беседа. Никто не обращает внимания на ненормативную лексику. Кандидат повторяет запретное слово невнятно. Фонетически оно как бы «застревает в зубах» и выдыхается звуком «ать».

Молодой человек недавно начал играть в политику. Личных спичрайтеров еще нет, и ему приходится болтать экспромтом. Интуитивно парень понимает, что нужно приблизиться к избирателям, стать для них «своим»... Ну как тут без мата? — Без мата можно только с чужими.

Свои и чужие

17 июля 1989 года министр угольной промышленности СССР Михаил Щадов в прямом телеэфире послал всех бастующих шахтеров на три известные буквы. Эмоции уставшего чиновника вылились нервным срывом в спонтанную речевую экспрессию. Шахтеры не обиделись — наоборот — далекий кремлевский обитатель неожиданно стал «своим» в Кузбассе, Воркуте и на Украине. Он случайно попал в точку и начал говорить с людьми искренне... на их языке.

Изобретение угольного министра подхватила вся партийная номенклатура. Доверительный мат начальников из министерских коридоров перекочевал на промышленные предприятия и полевые станы. Ненормативная лексика повсеместно становилась нормой. Если теле- и радиоэфир в начале 90-х еще как-то табуировал запретные слова стыдливым зуммером, то бульварная пресса откровенно называла вещи своими именами.

Большинство современных украинских политиков пережили эту лингвистическую революцию в «нежном возрасте». В советских школах они не изучали риторику — дореволюционную гимназическую дисциплину и потому ничего не знали о способах построения устной речи. У новых публичных людей отсутствовал иммунитет к табуированной лексике и навыки общения с аудиторией. Молодые политики, желая стать для избирателей «своими», куда ни попадя вставляли «крепкие слова» и... своими не становились. Неумелые ораторы обесценивали искренность эмоций.

Кушать ртом и матом думать

Речь — внешняя форма существования языка. Она содержит фонетическую мелодику и ритм, набор лексики и способы построения предложений. Наша мысль формируется во внутренней речи, которая беззвучна, насыщена образами и предельно рациональна. В мыслительном монологе отсутствуют второстепенные члены предложения, а сильные эмоции оформляются кумулятивным притоком крови в головной мозг.

У неподготовленных людей перевод внутренней речи во внешнюю сопровождается трудностями. Эти трудности возникают от устойчивых языковых конструкций той лингвистической среды, где обитает человек. Например, армейскому офицеру противопоказан экспромт публичного оратора. Он обязательно «скатится» в любимое языковое пространство, где «99% мата — остальное военная тайна». Человек в погонах вынужден проделывать на трибуне титаническую работу — переводить свою родную, внутреннюю речь на язык посторонних людей.

Экс-министр обороны Александр Кузьмук в свое время мужественно принял статус публичного человека. Все помнят томительные паузы в ответах генерала на вопросы журналистов. Многие считали, что военный чиновник трудно преодолевает языковой барьер между русским и государственным языком. Однако это не так. Офицер родился и вырос на Западной Украине, потому проблем с родной речью у него никогда не было. Томительные паузы в ответах — результат тяжелого интеллектуального труда, внутреннего перевода ненормативной армейской лексики в нормативную гражданскую. Надо сказать, генерал блестяще справлялся с поставленной задачей, чего не скажешь сегодня о цивильных политиках.

Мне довелось бывать на сессиях горсовета. Половина депутатского корпуса в Николаеве традиционно формируется из представителей местной бизнес-элиты, которые прошли трудный путь и заработали свои первые деньги в мутные 90-е. Бывшие челночники, строители финансовых пирамид, риэлторы и президенты инвестиционных фондов начинали деловую карьеру в агрессивной лингвистической среде. Приходилось «отбиваться» от бандитов, налоговой инспекции, санстанции, пожарников, недобросовестных конкурентов и проч.

В этой маргинальной ауре люди создали свое неповторимое коммуникативное пространство, где «деловая мова» эмоционально соседствовала с бандитским жаргоном, а пресный язык бухгалтеров — с нецензурным корпоративным арго. Такое лингвистическое погружение наложило отпечаток на внутреннюю речь сегодняшних народных избранников всех уровней.

Вот отрывок из выступления николаевского депутата — владельца нескольких торговых предприятий на сессии горсовета в ноябре 2008 года. Дословная цитата из его гневного эмоционального экспромта звучала так: ...Эти (пауза) недобросовестные арендаторы (пауза) хотят (продолжительная пауза) сэкономить свои средства и (очень продолжительная пауза) потратить их на свои нужды...». Далее, махнув рукой и не сдерживая экспрессии, продолжил уже на «родном» языке: «Они, б...дь, всё никак... никак не могут нажраться!».

У присутствующих журналистов сразу возник ассоциативный ряд с фразой бессмертного фильма: ...Этот Василий Алибабаевич... этот нехороший человек... уронил мне... на ногу... радиатор». Внутренний ненормативный монолог оратора через титанические усилия обрел почти цивилизованный вид. Народного избранника по-человечески можно понять: на городских рынках Николаева не говорят языком тургеневских барышень.

Внутренняя речь большинства чиновников также лишена нормативности. Они думают матом, когда вещают о детских садах, библиотеках и приютах для бомжей. Они мысленно матерятся на художественных вернисажах и театральных премьерах.

В мае 2008 года, во время пресс-конференции тогдашнего губернатора Гаркуши, прозвучало пожелание журналистам «убрать металл из голоса», когда они задают агрессивные вопросы. Опытный чиновник прекрасно понимал, что если он способен обуздать эмоции и перевести свою внутреннюю речь в легитимную внешнюю форму, то его подчиненные такой способностью не обладают. На агрессивный выпад они ответят так... как думают «здесь» и «сейчас».

Собственно говоря, зачем нужно поднимать проблему на ровном месте? Какая разница, кто и как думает? При чем здесь чиновники, депутаты и другие публичные люди? Ведь невысказанное слово не порождает правоотношений. А внутренний речевой поток отдельного человека не влияет на бытие окружающих. Так ли это?

Давай-ка, дорогой читатель, попробуем разобраться.

Слово невысказанное

В мыслительной деятельности людей перевод внутренней речи во внешнюю осуществляется через сложную систему кодирования мыслительного образа в звуковую форму (акустическая кодировка). У опытных чиновников этот процесс, как правило, доведен до автоматизма, однако даже у виртуозных ораторов случались сбои.

Во время гражданской войны Лев Троцкий, Григорий Зиновьев, Владимир Антонов-Овсеенко и другие большевистские лидеры, приезжая с фронта в Москву на заседания совнаркома, не могли «с разбегу» включиться в протокольную беседу правительственных заседаний. Они спонтанно вставляли в свою речь «крепкие» фразы, которые остались в подсознании после общения с солдатами. Фронтовой мат настолько плотно накрыл высокие кабинеты, что по инициативе Луначарского и Ленина срочно приняли специальное постановление «О запрете нецензурной брани на заседаниях СНК, ВЦИК и РВС».

Народные комиссары не были знакомы с психолингвистической теорией Льва Выготского, но позвоночником понимали, что думать матом вредно. Спонтанная речь, по Выготскому, возникает в такой последовательности: неосознанная мотивация мысли — сама мысль — внутренняя речь — возникновение значения внешних слов — внешняя речь. Если высокий чиновник в процессе перекодирования мыслительного образа во внутреннюю речь вдруг использует устойчивые ненормативные конструкции, то результат вслух сказанной фразы будет отличаться от первоначального замысла. Начальственный приказ моментально утратит свою сакральность и обретет для подчиненного смысл рутинного понукания к исполнению абсурдного распоряжения.

В условиях жесткой властной вертикали такая коммуникация ущербна. Правительственный указ, пройдя множество инстанций и попав к конкретному исполнителю, объективно утрачивает истинную мотивацию творца. Пословица «В Москве стригут ногти, а в Киеве режут пальцы» — свидетельствует о древней болезни авторитарного управления.

«Невысказанное слово» настолько явно присутствует в публичной речи чиновников, что постепенно становится устойчивым лингвистическим оборотом и... даже игриво рифмуется. «Касательно партии «Единый центр», как будущей альтернативной политической силы, — заявила Юлия Тимошенко в апреле 2008 года, — ничего сказать пока не могу. Знаю одно: все, что делает Балога, заканчивается одним и тем же... Аббревиатура ЕЦ рифмуется у людей только с одним словом». Камера крупным планом показала беззвучную артикуляцию губ премьер-министра. Женщина радостно продемонстрировала своему народу это запретное слово.

Ненормативная лексика обволакивает многострадальное языковое пространство Украины. На государственном уровне проблема пущена на самотек. За двадцать лет независимости страны мы все стали мыслить табуированными конструкциями и на родном, и на государственном языке.

Пока идет общенародная битва «за» и «против» придания русскому языку какого-то статуса, в тиши академической аудитории одного из столичных вузов защитилась кандидатская диссертация о новых обесцененных словообразованиях в современном украинском языке.

Присутствующие люди втянулись в жаркую дискуссию с оппонентами и подняли острую проблему, которая звучит буквально так: «Можно ли слово «дупа» считать нормативным или же по принципу брутального русского аналога «ж...а» его необходимо запретить для публичного пользования?». Вот так вот.

Раньше мы матом говорили и думали словами. Теперь мы говорим по-украински и... думаем... думаем... думаем...