Когда человечество узнало, что в 1 час 23 минуты 47 секунд 26 апреля 1986 года на Чернобыльской АЭС взорвался атомный реактор, содержавший внутри себя более двух сотен тонн радиоактивных продуктов, вследствие чего в атмосферу и на окружающую территорию было выброшено большое количество ядерного горючего, Анатолий Михайлович Потапенко страшную правду о крупнейшей техногенной катастрофе уже знал. В то время он работал инспектором ЦК Компартии Украины и курировал Киевскую область. Ему позвонили около четырех часов утра, и через считанные минуты он уже был на работе, благо жил неподалеку. 26 апреля его жизнь, как и жизни миллионов людей, разделилась на «до» и «после» Чернобыльской аварии. По долгу службы Анатолий Михайлович регулярно ездил в зону катастрофы с мая по декабрь 1986 года, после ни разу туда не возвращался. Но и сегодня, 25 лет спустя, чернобыльские «картинки» из памяти не стерлись.

У каждого свой Чернобыль, свои впечатления и воспоминания. С Анатолием Михайловичем, который после участия в ликвидации последствий аварии в Чернобыле был избран на должность секретаря по сельскому хозяйству Николаевского обкома партии и остался жить в городе корабелов, мы беседуем обо всем: о причинах аварии и перспективах атомной энергетики, о героических ликвидаторах и отсутствии у нас культуры безопасности, о героизме и беспечности.

К аварии привело превышение степени риска

- По поводу того, что произошло, — вспоминает Анатолий Михайлович, — все сразу все понимали, и уровень опасности оценили тоже сразу. Наверное, мы только не представляли масштабы аварии. Но растерянности не было, и о том, что на территории АЭС горит графит, сразу же было доложено в Москву. Графит горел и на крыше, и на территории, а это значило, что реактор развалился. Ситуацию понимали также в Припяти, — все, кто там жил, прямо или косвенно были связаны с атомной станцией. Более того, инженеры, которые проводили эксперимент, рядовые рабочие, они знали, что делают, и знали, чем это может закончиться, но допустили превышение степени риска.

(Эксперимент, если не вдаваться в подробности, был связан со снятием избыточного тепла, т.е., когда реактор остановлен, турбогенератор по инерции крутится и дает ток, который можно использовать для нужд охлаждения станции. Во время его, как потом в прессе высказался академик Александров, в институте которого был разработан атомный реактор РБМК, установленный на Чернобыльской АЭС, — сам по себе реактор был надежен, но на нем надо было просто работать, а не ставить эксперименты. По его словам, регламент эксперимента нарушил инструкцию по эксплуатации АЭС двенадцать раз. 11 часов АЭС работала с отключенной системой аварийного охлаждения реактора (САОР), из-за чего автоматически не включилась аварийная система защиты. Как потом станет известно, согласно оценке специалистов Чернобыльская авария по количеству выброшенных радиоактивных веществ эквивалентна двадцати бомбам, сброшенным на Хиросиму. — Авт.)

Опасное загрязнение территории потребовало выселения жителей городов и сел, расположенных в 30-километровой зоне вокруг реактора. Эвакуацией сельских жителей занимался и Анатолий Михайлович Потапенко.

Ликвидация путем проб и ошибок

- Первый раз в зоне катастрофы я оказался 2 мая, городские жители из Припяти к тому времени уже были вывезены полностью. Всего эвакуации подлежало 40-50 тысяч человек, проживающих в сельской местности. Сел вокруг Чернобыля было очень много, но они были небольшие: по 20-30 хаток, в основном там жили старики.

Со всей Украины в пострадавший район были направлены тысячи грузовиков, каждый из них должен был въехать в зону один раз, забрать в течение часа семью с пожитками, т.е. разрешалось брать домашний скот, пчел. Вещи, как правило, брать с собой нельзя было, на выезде все и всех проверяли дозиметрами, и, если что-то обнаруживалось, то приходилось раздеваться, мыться и переодеваться в чистое. Для этого на пропускных пунктах были приготовлены комплекты рабочих роб, обувь. А зараженные вещи рубили топором, чтобы ими никто не соблазнился, укладывали в специальные, сваренные из железа ящики, складывали в вырытые бульдозерами канавы и засыпали песком. Наверное, они, эти ящики, до сих пор там лежат. Такая же процедура была, когда городским людям в июне разрешили забирать вещи из своих квартир. Людей завозили организован-но, фотографии и документы можно было брать с любой радиацией, а вещи проверяли. Сначала прямо в квартирах, а потом на выезде. Особо тщательно проверялись шерстяные вещи, шубы, и, если допустимый уровень был превышен, на глазах у владельцев это все уничтожалось. Все было расписано по часам, но, чтобы не возникали какие-то сбои, я был связующим звеном между областями, приславшими грузовики, и зоной. Вывозили людей поначалу в села Киевской области, базовым из которых стал райцентр Полесское, где разместили 8-10 тысяч человек, потом уже их распределили по регионам, многие уехали в Россию, в другие страны ближнего и дальнего зарубежья.

Кроме этого, я должен был владеть всей информацией и сообщать «наверх». Один из первых вопросов, о которых я докладывал, — чтобы из зоны убрали молодежь. Я считаю это страшной ошибкой, что в первые дни туда ввели солдат-срочников и девчонок из кулинарных училищ, которые обеспечивали питание. Им же потом еще детей надо было рожать! К началу июня срочной службы и студенток там уже не было.

Еще одна важная задача, которая была возложена на меня, — разобраться, как поступить с урожаем, убирать его или нет. Создали комиссию из специалистов минсельхоза, ЦК, и мы ездили по полям, чтобы оценить урожай, который местами оказался весьма неплохим. Увидели два или три городка, которые среди полей военные построили для комбайнеров. Чистые помещения, душ, туалеты с итальянскими унитазами, заасфальтированные подъезды — словом, загляденье! Что это было, непонимание, недомыслие? Ведь хлеборобы, чтобы убирать урожай, должны сесть на комбайны и молотить на зараженных радиацией полях! И кому был нужен такой урожай? Успели даже снять участок рапса, померили радиацию — 50 миллирентген, в то время как в Чернобыле было 17! Мы взяли грех на душу, составили акт, что ничего не выросло, — дескать, неурожай. А кому-то в Москве не понравилась наша служебная записка, меня вызвали «на ковер»: мол, что за комиссия, как могли такое написать? Я вспомнил, что с момента аварии до июня военные держали над Чернобылем сухой режим, распыляли углекислоту, и дожди над станцией не шли. Это было необходимо и разумно, потому что осадки смывали радиацию в реки и водоемы. Режим отменили, когда из-за засухи вокруг начались пожары. Эту самую засуху, как причину неурожая, — приняли.

Разные были просчеты, но каждый старался как-то помочь в этой беде, внести свой вклад. Так, киевские ученые посмотрели чертежи реактора и решили сварить из очень дорогих цветных металлов, не пропускающих радиацию, колпак — огромного размера конструкцию наподобие жестяной крыши. Его на мощном вертолете надо было поднять в воздух и просто накрыть реактор. Из Киева этот колпак благополучно доставили на какой-то стадион в поселке Чернобыль и потом проверенным летчикам дали задание его надеть. Но проблема в том, что все это планировалось, сидя в кабинетах. Ну, какую крышку можно надеть на сооружение, которое полностью разрушено? Однако военным приказали, и они предприняли несколько попыток осуществить задумку ученых, — они этот колпак поднимали, опускали и в конце концов убедились, что надеть его невозможно. Пробовали, пробовали — и однажды какой-то трос не выдержал, и с высоты метров в 20 этот колпак рухнул на стадион. Разбился, как консервная банка, и лежит — а мне поручили разобраться, что же произошло и почему его не надели.

До этого ни я, ни представитель военных — генерал, этот колпак в глаза не видели, но приказали разобраться, и мы полетели, а с нами еще и представитель областных властей. Вертолетчику, видимо, все эти полеты так надоели, что он нас не щадил — падали мы с борта на борт от его виражей, но главное увидели — и разрушенный реактор, и разбитый колпак, и поняли, что надеть его было невозможно. Радовало, что конструкция упала на стадион и никто не пострадал. Мы каждый доложили своему начальству, и про колпак все благополучно забыли.

Еще раз я летал над реактором в декабре, объект «укрытие» к тому времени был построен, разрушенный реактор полностью накрыт, лежал снежок. Пролетели тогда над лесом, видели лосей, — все было спокойно и мирно.

Мы платили дорогую цену

Было ли страшно? Нет, в моих личных впечатлениях никакого страха не было. Я видел, что сотни и тысячи людей работали в гораздо худших условиях, чем я. А те, кто оказался там в первые дни, получили страшную нагрузку радиоактивного йода, который был в воздухе. Солдатам выдавали марлевые повязки, которых хватало на 2-3 часа, потом они становились просто ржавыми, и их надо было менять. Страшно, что радиацию не видно, она не пахнет, но, если уже получена определенная доза, ощущается металлический вкус во рту, а это значит, что доза запредельная. Единственное мое физическое ощущение — хрипота.

Мне тогда было 42 года, но чтобы по какой-то причине туда не поехать, мыслей не возникало. Я встречал сотни людей, которые все бросили и добровольно приезжали в зону работать. Кто-то в счет отпуска, кто-то за деньги, — а платили хорошо, хотя, как оказалось, не в деньгах счастье. Мне запомнился случай с двумя братьями — армянами из Еревана, которые дома бросили все, отработали, а в конце своего срока все заработанные деньги оставили для помощи пострадавшим. Люди встречались удивительные!

Никто из тех, с кем я общался, не говорил о страхе, не думал о своей выгоде. Мы просто работали, выполняли свой долг. Причины аварии вначале назывались разные, ходили байки об инопланетянах и диверсии, о землетрясениях и гранитном разломе, о технических и конструкторских недочетах АЭС, но виноват был человеческий фактор. Получается, все участники эксперимента, которые там были в ту ночь, — они все виновны и все герои. И все они там остались — погибли сразу.

Виновных потом определили — директор станции был виноват, главный инженер был виноват... Сегодня они свой срок уже отсидели, они еще тогда, во время ликвидации последствий аварии, знали, что их будут судить, но до последней секунды выкладывались, работали, как могли, делали все возможное. Про главного инженера ходили сплетни, что он сбежал, — он никуда не сбегал, а работал, пока не упал в буквальном смысле слова. Его подобрали и отвезли в больницу, через два дня он оттуда сбежал и вернулся к работе. Люди знали и долг свой, и вину свою. Случаи дезертирства по пальцам можно пересчитать — несколько человек из тысячного коллектива.

Все сейчас следят за ситуацией на Фукусиме. Они очень осторожно работают, берегут людей, но не учитывают ситуацию вокруг станции. С другой стороны, у них там Тихий океан радиацию разбавит, а у нас рядом были Днепр, Киевское море, поэтому приходилось спешить. Когда произошла авария на Чернобыльской АЭС, были брошены десятки тысяч людей, специалисты, ученые, это они спасли от серьезных последствий всю Европу: ядерный взрыв, угроза которого сохранялась до 9 мая, не допустили. Да, что-то делали неправильно, непродуманно, платили дорогую цену, но в целом ситуацию спасли.

Из работников ЦК, кто туда ездил, в живых тоже остались не все. Один умер примерно через год, но он занимался непосредственно реактором, чуть позже скончался еще один мой коллега. Вообще в отношении здоровья пребывание в зоне было какой-то дикой лотереей. Я знаю людей, которые в десятки раз больше получили облучение и по сей день относительно здоровы. Тот же Брюханов, директор станции, он должен был, — извините за ерничество! — пять раз умереть, но выжил. Я был знаком с женщиной из Николаевской области, очень активной, которая имела статус ликвидатора. Она в Чернобыльской зоне в строительстве работала всего неделю, но очень быстро ушла из жизни. У меня тоже были проблемы со здоровьем, но со временем я восстановился.

В какой-то степени все надеялись на «авось»

Особых средств защиты ни у кого не было — только «лепестки» (марлевые повязки) и дозиметры. Тем, кто работал на реакторе, выдавались армейские дозиметры, остальным — так называемые «карандаши». Все знали: запредельная доза — 25 Бэр (биологический эквивалент рент-

ген/часа), и следили за количеством полученных «бэров», но примерно с июня правилом хорошего тона считалось прятать эти «карандаши». Новичков по их наличию было видно сразу.

Были и курьезные случаи. Приехали солдаты запаса для работы в опасной зоне, — палатки, питание у них были организованы в чистой зоне. По распорядку они 2 часа работали, потом сутки отдыхали, и опять — в зону. Вот они и назначали по очереди одного, который собирал «карандаши», относил в зону, оставлял до утра, а потом приносил обратно. Военные удивлялись, как это солдаты за два дня набрали «смертельную» дозу, но их проделки быстро раскрыли.

Было одно правило, которое соблюдалось беспрекословно. При заходе в зону надо было полностью раздеться и переодеться в хлопчатобумажную одежду, после работы тоже обязателен был душ, и тогда можно было облачаться в свою одежду. У меня было два экстренных заезда в зону, когда я туда попадал в пиджаке-галстуке. При выезде костюм забирали и уничтожали. Так что я два раза лишился «парадного» гардероба, но такое правило, я считаю, было оправданным.

Однако народ иногда вел себя довольно беспечно. Часто пытались выехать «на авось». Дело в том, что радиацию поглощает влага, и все машины на выезде из зоны проверяли. Если сильно «фонило», то людей выгружали, машины отправляли на мойку. Водители это просекли и при подъезде к посту старались проехать через большую лужу, — в итоге никакую радиацию приборы не показывали. Хотя, если честно, эти мойки были не особо эффективными. Объясню на примере одного яркого впечатления.

Стояли первые майские дни, «химзащитники» в зоне сел мыли дома. Деревянные, штукатуренные, считалось, не имеет смысла мыть, а кирпичные мыли. Тогда думали, что людей будет возможно возвращать в свои жилища. Посмотрели, проверили все дозиметрами — вроде нормально. Я предложил вернуться на повторную проверку дня через три. За это время дома обсохли, проверяем — оказывается, что уровень загрязнения почти такой же, как до мойки. Нельзя было таким образом избавиться от радиации, — просто пока стены мокрые, влага радиацию берет «на себя», а когда высыхает, эффект поглощения водой прекращается. Мы писали служебные записки, доказывали, что не надо делать дурную работу и в конце концов мойка зданий была отменена.

Алкоголь употребляли, это было. Перед входом в зону нельзя было много есть, но выпить можно было. Дело в том, что водка затормаживает процессы усвоения радиации, а после выхода из зоны желательно вызвать рвоту, чтобы вместе со шлаками вывести из организма радиоактивные вещества, — водка в этом смысле помогала. А красное сухое вино имеет свойство аккумулировать эти вещества и выводить из организма. Вино можно заменить также соками из черных сортов ягод, из яблок. В то лето, кстати, был сумасшедший урожай яблок, там был такой сорт — цыганочка, красные яблоки, и внутри красные, такие красивые, аппетитные! Грешен, пару яблок съел, и, думаю, не только я.

Так, вот, мы употребляли вино, а солдаты принимали все. Был случай — в лесу обнаружили самогонный аппарат большой мощности, пятитонную емкость из-под бензина с брагой и самогонный аппарат. Представляете масштабы? Самогонщики, правда, успели разбежаться — милиция изъяла только работающий аппарат, дрова, сырье. Первое время снабжение было довольно бесконтрольным, и завернуть пару тонн сахара «на сторону» не было проблемой.

В то же время у многих развивалась радиационная фобия. Ходили в то время злые слухи, что из Киева руководители чуть ли не в скафандрах вывезли своих детей. У меня младший сын тогда ходил во второй класс, и мне пришлось идти в школу, показывать свое удостоверение, объяснять, что я работаю в Чернобыле. Очень много написано о первомайской демонстрации, которая в год аварии проходила в Киеве, что люди не были предупреждены о страшной аварии и опасности, которую она представляет. Я к этому отношусь спокойно, я со своей семей тоже участвовал в той демонстрации. Знал, что в то солнечное утро радиационный фон был немного повышен. А куда было идти? На демонстрацию, в магазин, на рыбалку — какая разница? Мы все равно были под этим небом. Я считаю, неправильно было сеять панику. И еще одно: тогда, когда проходила эта демонстрация, огромными темпами ремонтировали, белили, чистили, приводили в порядок все южные оздоровительные лагеря, чтобы детей из Киева как можно быстрее вывезти на все лето. И это сделали.

Как быть с «мирным» атомом?

Очередная годовщина Чернобыльской аварии проходит под знаком Фукусимы, и человечество еще раз убедилось, что абсолютную безопасность ядерной энергии и контроль над ней никто гарантировать не может. Даже самые совершенные технологии не смогли противостоять ударам природы, и мир еще серьезнее вынужден проанализировать использование атомной энергетики. Анатолий Михайлович убежден, что будущее, конечно, за альтернативной, возобновляемой — ветряной, солнечной, гидроэнергетикой, — но мы к ней пока не готовы, в первую очередь не готовы за энергию платить больше.

- Я убежден, от атомной энергетики человечество никогда не откажется, — говорит он. — Когда изобрели велосипед и кто-то ногу-руку поломал, никто же велосипед не бросил. Изобрели автомобиль — тысячи людей погибают на дорогах, но никто от автомобиля не отказывается. Потому что мы хотим не просто жить, а жить уютно, комфортно, и за это надо расплачиваться. Но эту расплату можно свести до минимума. Нельзя допускать нарушения техники безопасности. Нужна дисциплина, производственная, технологическая и государственная тоже.

Потапенко считает ошибкой полный вывод из эксплуатации Чернобыльской АЭС в декабре 2000 года. Энергоблоки №№ 1, 2, 3 находились в рабочем состоянии и могли приносить пользу. Теперь же содержание обслуживающего персонала и блоков легло на плечи бюджета. По его словам, угроза отключения там электроэнергии за неуплату — абсурд, до которого мы дожились.

- Я уверен, зона постепенно будет восстанавливаться, — говорит Анатолий Михайлович. — Радиацию разбросало, как говорится, не по карте. Там уже тогда, 25 лет назад, были чистые места, — загрязнение пошло пятнами. Губернатор Киевской области недавно высказался о снятии Чернобыльского статуса с некоторых районов. Я думаю, власти знают, что делают. Самый острый период, с учетом того, что на месте аварии разработаны даже туристические маршруты, позади. А чернобыльский урок — он бесследно не прошел.